Бабка Поля Московская - Страница 44

Смог он сказать, и правда, только одно слово:

– «Сынок!» – и все.

Дядя Паша вытянул в Колькину сторону левую руку, в правой руке дрожала стопка, и потихоньку выплескивалась на скатерть до краев налитая прозрачная, как московская слеза, знаменитая русская водка.

На другом конце стола Колька, вставший одновременно с Пантелеймоном, немного подождал – и вдруг тоже сморщил лицо и залпом опрокинул себе в рот свою водку, не дождавшись после тяжкой паузы больше ни слова от любимого соседа, заменившего ему сейчас вот, при всем этом торжественном и церемонном собрании, родного отца.

Дядя Паша крякнул, глянув на Кольку, сказал еще одно слово, свое любимое:

– «Молодца!» – и выпил сам, потом махнул горестно рукой и уселся на место, продолжая сотрясаться в беззвучных рыданиях.

– «После первой – до второй – перерывчик – небольшой! Верно, товарищи?!» – спас положение Колькин начальник Иван Иванович, поднимаясь и одновременно наливая себе, потом оторопевшей и уставившейся абсолютно без слез в одну точку Пелагее и – сразу за этим – наполнив вином Верин фужер.

Заговорил начальственный Иван Иванович очень громким и решительным басовитым баритоном, привычным к умелой раздаче яростных звездюлей, прекрасно долетавших до всех глухих от рождения и аж приседавших по углам редких нерадивых работников в своем шумном заводском цеху.

– «Сядь, Николаша, и не надо, не вставай ты больше!

Друзья, давайте же все успокоимся и больше плакать не будем!

От радости разве что!

Или может, чуток еще кто захочет из женского полу всплакнуть, видя такого прекрасного жениха перед долгой разлукой – ну и пускай себе!

А мы же начнем, наконец, друзья, наш праздник! Великую Октябрьскую социалистическую революцию! и еще наше событие большое! достойно отмечать и праздновать – молодого новобранца на славную службу нашей Родине провожать! И давайте же, дорогие и уважаемые товарищи, вспомним слова нашей прекрасной и любимой песни:

– Выпьем за Родину, выпьем за Сталина – выпьем, – и снова нальем!»

И тут уже, после такой зажигательной речи, все действительно почувствовали, что вот он – праздник-то настоящий!

* * *

Закуски были замечательные, и много еще их оставалось на столе, когда выступил «музыкальный генерал».

Тут Коля все-таки опять поднялся с места, а с ним и все ребята из его ансамбля.

И пока товарищ главный военный музыкант рассказывал всем собравшимся, какой талант и самородок является соседом, другом, братом и, главное, сыном! для присутствующих здесь – то молодые парни успели построиться в коридорной части в два ряда, впереди себя выставили Колю, надели на него, туго подтянув лямки, «общественный» баян, затем с одного боку от Николая встал гитарист, – а с другого – худенький мальчик с мандолиной.

Вот начальник закончил свою речь, со смаком выпил, слегка подзакусил, полез целоваться с Пелагеей – а заодно уж и с ее дочерью, как-никак родной сестрой своего солиста – а потом поднял обе ладони вверх, призывая народ к тишине, и плавно взмахнул невесть откуда взявшейся, и впрямь как волшебной, – дирижерской палочкой.

И вот раскатами нежных, нарастающих звуков музыки и юных голосов, поначалу – почти речитативом, – началась дивная по красоте и простоте своей история про заглянувшего себе на беду раз по осени в партизанский виноградник и увидевшего там смуглую красавицу-модаванку влюбленного паренька…

Грянул мужской, отлично распевшийся, хор: запел дружно и звонко-едино про

– «Рас – куд – рявый клён зеленый, лист резной!» —

и не выдержали обе подружки закадычные, сидевшие через стол почти напротив друг друга Капа и Верочка – одновременно взглянув друг на дружку, молча, – и оттеснив слегка дирижера в угол кухни, – выскочили под огромное кухонное окно, и стали, как заправские две красавицы цыганки-молдаванки, плясать, – изгибаясь до земли и одними только плечами и грудями молодыми-налитыми поводя, – под звенящий соловьиный и нежный голос Коли, под разливы волшебницы-мандолины, под вздохи баянных мехов и серебряные переборы старой испанской гитары…

Затихла музыка – встали, как вкопанные, на фоне рамы высокого, темного уже с улицы, окна, протянув картинно друг к другу тонкие красивые руки, обе девушки – опустил легкие ладони дирижер – и громыхнула несмолкаемая овация!

Все гости задвигались, некоторые даже вскочили со своих мест за столом, закричали:

– «Би-и-с!!! Бра-во! Еще, еще!!!»

Потом заскандировали в едином порыве, все разом, продолжая громко хлопать в ладоши:

– «Про-сим! Про-сим!»

А дружок Вован, тихий Сопа, – вдруг нестерпимо оглушительно свистнул в две руки – четыре пальца, – как будто голубей гоняя во дворе, на своей хлипкой голубятне!

Мамаша-Авдеиха не могла его достать из-за «господского» своего стола, чтобы дать сынку как следует по мозгам, а посему и поручила это дело Машке Тыртовой, показывая молча жестами, что той надо предпринять.

Маша была всегда понятливая, поэтому исполнила задание с полной отдачей, – треснула Вову от души по лысой макушке, приговаривая при этом:

– «Хочешь, дурак, все деньги мамкины просвистеть, бестолочь!» – ну а заодно уж и Подоле своему по уху заехала – на всякий случай, – потому как тот собрался, было, подвиг со свистом пересвистать, уж и пальцы грязные в рот потащил – да вдруг отдернул, дубина, башку свою стоеросовую…

Что тут было говорить – пел дальше будущий военнослужащий Николай Степанович без останова все, чему выучили его в родном краснознаменном ансамбле за эти годы…