Бабка Поля Московская - Страница 54

Малый сбегал, позвонил, ему открыли, и он протараторил:

– «Кольку вашего там внизу в парадном дяденька какой-то на разговор требует!» – и убежал.

Поскольку открывала мальчонке Юлища, которая собиралась сама выйти на улицу покурить, то после услышанного она позвала не Николая – его дома не было, пошел с ребятами «по Москве напоследок прогуляться», – а Веру, чтобы уж вместе с подругой подымить в темной арке большого двора.

Вера выскочила вниз сражу же, даже пальто не надев – потому что подумала, внезапно испугавшись, почему-то о нехорошем.

Юлища помчалась за ней вниз по лестнице, неся в руках свой пуховый платок, еле догнала, накинула Вере платок этот на плечи и услышала от подруги резкое:

– «Отойди отсюда подальше! Дай с человеком поговорить!»

Юлища даже не обиделась, зная, что Вера зря ничего не прикажет.

– «Надо – так надо», – и Юлища завернула за угол, в дворовую арку.

– «Здравствуй, Семен, ты, что ли? Почему к нам не поднялся? Чего боишься? Не съедим ведь мы тебя, пошли, а? Коля придет – он погулять вышел – обрадуется очень, честное слово! И мать рада тебе будет!»

Семен дрожащими губами пробормотал:

– «Здравствуй, Вера, дорогая! Не могу я сейчас, не готов я к встрече с мамой вашей, ох, не готов! А ты пожалуйста, не обижайся – да возьми вот тут я принес, на черный день – то есть, я хотел сказать – в дорогу, может, ему – Коленьке-то, пригодится! Ну, Вера, спасибо тебе. До свидания, красавица моя!» – и, сунув Вере в руку небольшой бумажный сверток, прямо бегом побежал от нее в сторону метро.

Вера, забыв про Юлищу во дворе, стала подниматься в свою квартиру, и на лестнице развернула газетный кулек. В нем были свернутые в трубочку и перетянутые черной резинкой несколько крупных купюр.

Вера с благодарностью и теплом подумала о дядьке своем, все-таки он молодец. А вот отец их родной… – а кто же знает, только ли Семен передал для Коли эти деньги, пусть и небольшие, да зато не лишние.

Вера хотела отдать их Николаю завтра утром, прямо перед его выходом из дома – как неожиданный приятный подарок – а Коля тогда ушел, ее даже не разбудив. И все из-за матери – паникерша какая-то, вечно боится опоздать – вот и брата выперла из дома поскорее, чтобы, не дай Бог, не задержался, чтобы не ругали… Эх!

А вот поеду-ка я на денежки эти неожиданные, от родни дорогой на башку свалившиеся, прямо в Питер! Точно! И все дела!!

* * *

Порывшись в сумочке, Вера достала открытку, которую обстоятельный и хозяйственный Николай Андреевич буквально «силком всучил» ей в руки перед своим отбытием в Питер, потому что открытка эта была получена им от старухи-соседки Елизаветы Ермолаевны, и там четким каллиграфическим, но древним каким-то почерком, был указан обратный адрес квартиры, в которой и проживал – и «прописан был законно» – ее Николай Второй.

Она-то – Елизавета Ермолаевна, старая Лизок – и открыла Вере входную дверь своей квартиры.

После неуверенного Верочкиного приветствия и сообщения, что она – Вера из Москвы, и приехала, собственно, к Николаю – а где, простите, его комната? – величественная Елизавета тоже назвала себя и сказала:

– «Пройдемте сначала в мою комнату – что же в прихожей разговаривать…»

– «А где же сам Николай? Его нет разве? Понимаете, дело в том, что он – мы договорились, что он встретит меня сегодня на вокзале, на перроне даже – а он не пришел… Хорошо еще, что он дал мне Вашу открытку с адресом – Вы не поверите, я так легко нашла Ваш дом и так быстро добралась пешком…»

Вера сразу же отметила огромное сходство и дома, и подъезда со своим, московским, – и даже лифт был тот еще, «чугунный», правда, с другим – более вычурным, что ли, кованым «рисунком» дверей.

И квартира Николая располагалась – как и у нее в Москве – на втором этаже, только номер был более счастливый – седьмой…

А длинный и тоже узковатый коридор квартиры был неожиданно пустынен и гулок, не висело в нем по стенкам ни велосипедов, ни барахла старого, как в Москве.

– «Милая, прошу, проходите в мое жилище и раздевайтесь, сейчас я пойду поставлю чай, а Вы пока придите в себя – совсем закоченели на наших северных ветрах!

Дайте, я приму у вас пальто – там в углу справа, в моей комнате, есть вешалка для верхней одежды и ящик для сменной обуви, мы ничего не держим в коридоре – кто угодно может войти и запросто стащить все, что ему заблагорассудится.

О темпора, о морес!» – и Лизок распахнула перед Верочкой правую створку своей огромных размеров и высоты белой двойной блестящей двери.

Вера хотела уже было переступить порог – да вдруг увидела нечто, от чего душа ее заметалась в тоске и растерянности…

Под высоченным потолком сияла старинная хрустальная люстра, она лила свет на лакированную поверхность такой невиданной красоты «наборного», в крупных, повторяющихся равномерно «букетиках» – вставках из орехового, вишневого и даже черного цвета кусочков деревянных паркетин пола, – что наступить на такое истинно музейное чудо в стареньких зимних полуботинках было бы преступлением.

А снять эти ботинки – и остаться в продранных на обоих мысках – то есть на самом видном месте – чулках оказалось и вовсе немыслимо!

– «Ну, что же Вы встали, Вера, смелее! Входите-входите, ах, не выдумывайте, полу этому в обед сто лет, ничего ему не сделается, даже если Вы и вовсе не будете снимать обувь!

Этот паркет – единственная моя гордость и богатство, которое никто не отнял до сих пор… Вот я и надраиваю его каждый день – заняться-то уже, видите ли, больше и нечем – к тому же, доложу я Вам – отличная разминка для старых костей!» – заговаривала проницательная Лизок онемевшую и остолбеневшую на пороге комнаты Веру.