Бабка Поля Московская - Страница 72

– «Ас Пушкин – летчик такой был! Тоже на зонтах любил полетать!»

* * *

И уже лет в 17 Колькиных, в весну Победы, когда в Парке Горького установили вновь довоенный еще – и бесплатный – аттракцион с парашютной вышкой, Коля с Витей Рыжим оттуда просто не вылезал…

И зря Витька думает, что он Коле подсуропил эту долгую службу в парашютно-десантных войсках.

Коля счастлив здесь, с ребятами, которые его не только любят – как многие раньше просто за голос – но и уважают.

И неизвестно еще, за что больше – за песни его – или за отличные прыжки…

Часть 32. Логика жизни

Какая острая непреложность – прятаться со своей любовью ото всех, постоянно хотеть быть с ним, в нем, над ним, рядом с ним, под ним, наконец, в его руках, замыкавших ее всю нежно, но стальным замком; делать с ним одновременно вдох после глубокого затяжного поцелуя, который еще немного, и окончился бы, кажется, бездыханностью и гибелью обоих – это граничащее со смертью и безумием потрясение Веры от абсолютного единства их душ и тел, без мыслей и о дурном, и о прекрасном, без страдания и даже без восторга, а просто на едином желании не расставаться ни на самый краткий последний оборот плоского камешка, что поначалу будил большие круги ходить по спокойной воде, а затем, все быстрее кувыркаясь и переворачиваясь в воздухе, взбаламутил и сморщил всю поверхность тихого омута прежнего существования до одной – единственной точки, в которой сам же и канул под воду… вот что такое была ее и его жизнь после их встречи в зимнем городе апостола Петра.

* * *

…Тетка Инна Антоновна строго-настрого приказала старой соседке Елизавете Ермолаевне не допускать в свое отсутствие по будням добрачных контактов молодой пары и следить за тем, чтобы племянник Николай – проштрафившийся и спасенный исключительно благодаря усилиям тетушки, – знал свое место, а именно: ночевал бы в теткиной комнате один, без московской подруги, а Вера чтобы исправно к наступлению позднего часа шла бы спать на диван у Елизаветы.

Потому что не хватало нам вот еще только за глупость очередную мальчика, не приведи Господь, в случае чего отвечать!

И убежденная атеистка Инна, неожиданно помянувшая Бога всуе, поднимала указательный палец почему-то к потолку – просто какой-то полнейший атавизм.

Мудрая Лизок утверждающе-бодро, но молча, кивала, поддакивая, своей седой головой и лукаво как-то все же улыбалась, смущая тем самым прямую душу Великого Математика Инны.

Пожив на этом свете долго и разнообразно, она узнала точно только одно – вода всегда течет так, как хочет.

А если не течет, то застаивается и начинает дурно пахнуть.

А чтобы направить ту воду в правильное и спокойное русло, не надо никогда ставить препятствия – снесет вместе с дамбой, как бешеная Нева в ненастье.

* * *

Сразу же после встречи всей квартирой вместе с приезжими, – понаехавшими тут! гостями, из большой деревни по имени Москва, но, однако, увы, без милого Коленьки, – питерского Нового холодного и неизвестно что сулящего года тетя Инна, как обычно, уехала на целую неделю – на работу.

А Николая Андреевича освободили из-под ареста через два дня после праздника и собственного дня рождения – потому что все уже было предугадано и сказано до них однажды в этом городе одним поэтом с Мойки, и «снег выпал только в январе – на третье в ночь».

И вот как только снег этот все же выпал, явился домой по первопутку и Верочкин Николай Второй – с истерзанной душой, виноватый перед всеми, но так ничего себе и не объяснивший, за что ему все это? как будто бы и впрямь тот, последний русский царь, непосредственно после отречения от престола.

А особенно стыдно было перед Верой – не смог встретить ни ее, ни с ней Новый год – загремел в кутузку, и наверняка же недаром говорится: Как начнешь год, так его и проживешь…

Да в общем-то надоело как-то сразу всё, и какая разница – в камере ли на губе в Питере сидеть, или в казарме в Москве торчать: главное, от себя-то самого никогда ведь не убежишь, не скроешься, и суд собственной неподкупной души куда страшнее осуждения людского…

…Только лишь о Верочке раздумья позволяют забыться на время и вдруг поверить в то, что все еще можно будет как-то переосмыслить и даже, может быть, испытать счастье.

* * *

И вот на то самое счастье, нежданно свалившееся как этот новый снег на голову, уехала на целый месяц сначала на святки, затем на Крещение, то есть на очередное богомолье – ну как в подполье ушла – соседка Ксения Питерская.

Ключи от своей комнаты-кельи она, по обыкновению, отдала Елизавете Ермолаевне, и тоже строго – как и Инна Антоновна – приказала ежедневно следить за неугасимой лампадкой, вовремя подливать маслица – ну и само собой, чтобы не случимши, упаси Господи, пожару!

Вот этот-то божий дар – ключ здоровенный, безусловно, от Рая – ведь ад никто пока на ключ не запирал! – и передарила Лизок Верочке в тот же миг, как только закрылась дверь за отбывшей Инной.

Что-то брызнуло хрустальными радугами в Верочкиной погрустневшей за последнее время на чужбине сердцевинке – и она впервые заплакала, да почему-то радостными слезами, а вернее, красивыми, тоже алмазными и радужными, слезинками.

… Когда вернулся в дом Николай, робко и неуверенно как-то нажав два раза на звонок, первое, что молча сделала Вера, выйдя ему навстречу открывать дверь, – протянула тяжелый медный ключ.

Николай даже не посмотрел на этот ключ – он глаз не мог от Веры отвести.

Она медленно и осторожно подошла близко-близко, чмокнула снизу в колючий подбородок – и потащила за рукав прочь от двери.