Бабка Поля Московская - Страница 64

Вроде, все чин-чинарём было, и малый ее, Николай – положительный с виду, и тетка у него вроде должна быть богатая, устроенная – помогать им должна ведь она, тетка-то?

Ведь у ней они оба теперь живут – а что же душа-то так материнская ноет, что Вера так надолго застряла в чужом городу, у чужих людей?

Говорила, на неделю вроде отбывают, день рождения Коли своего в самый Новый год отметит, с тетушкой его познакомится – договорятся, когда свадьба будет и где.

Может, совсем в другом городе, ведь Николая перевести куда-то из Москвы из военного училища, как весной он учебу закончит, обещали – на постоянную службу-работу.

И он уж давно бы возвратиться на учебу в Москву должен был!

А я ведь и сама не знаю, где он тут живет-учится, Вера говорила один раз Коле нашему, что от ихнего любимого Парка культуры неподалеку, на Фрунзенской набережной, вроде – да я не прислушивалась, мне не интересно было – пусть как хотят!

Ай на Зубовском бульваре, ай на площади Зубовской, что ль? Где склады-то военные провиантские!

А, кстати, насчет провианту, что Семен нанес – надо ведь все равно, хошь-не хошь, а к Машке мне обращаться – кланяться идти.

И Семен что-то опять пропал – видно, устает очень. Работы у него много, конечно.

А Настьку-змею подколодную и Нинку-кулацкую подпевалу – ни в жисть не прощу!

С такими невеселыми думами дошла Пелагея мелким шагом до родного завода коньячных вин Арарат, что в Кривоколенном переулке в старинном особняке расположился, густым садом и колючей проволокой огороженный.

Любимый коллектив весь обрадовался, и каждая товарка в раздевалке, где все они в халаты белые, колпаки и сапоги резиновые с перчатками переодевались, чтобы потом по колено в воде целую смену вокруг конвейера отстаивать, каждая до единой, подбежала к Поле руку пожать или приласкать, обнимая.

Польку, слава Богу, никто из начальства ни про какие справки и не спросил – сдала больничный в директорском секретариате, да и встала на свое место у конвейера. Как и раньше было – вот хорошо!

И на душе сразу радость запела – все, как один! Делом заняты – думать некогда. Красота! Слава тебе, господи!

Часть 27. Женский День – Восьмое Марта

– «Поля, виниться к тебе пришла!» – услыхала Пелагея у себя за спиной и впрямь виноватый – нарочито «жалкенький» голосок соседки Настьки однажды утром на кухне.

Вот и подарочек мне сегодня, аккурат на Восьмое Марта – примирение, или, видать, случилось что! – подумала про себя Поля, а вслух не произнесла.

– «Чтой – то ты как будто кошка крАдешься – тихо, на мягких цирлах! Напугать так можно дО смерти!» – не оборачиваясь, спросила Пелагея ничуть не испуганным голосом и сняла с веревки над плитой свое пересохшее за ночь посудное затертое-застиранное полотенце.

– «Дык, Поля, дорогая, давно тебя из двери караулю, как уж ты на кухню ступила – когда ж ты отвернешься – кто тебя знает, а может, ты бы меня увидела да и ушла бы сразу, слушать не захотела!» – глядя Польке в лицо честными серенькими глазками под набрякшими веками, подобострастно откликнулась Настя.

– «Ну, слушаю тебя! Что тебе? Поздравить захотела?» – строго вопросила Пелагея, сама в душе сильно обрадованная., что Настька первая пошла на попятный – а то Полька бы сама ни в жисть первая на мировую не пошла бы!

А уж скучно стало ей в квартире без обеих-то родных подружек – Нинки бестолковой и без подлой Настьки!

Прям слово сказать некому – со всеми другими все только «здрасти-до свиданья» да о делах квартирных, про газ-электричество, или как суп гороховый варить, рассказывать новому соседу «зебаржанцу» – Йоське: очень он Полькин суп гороховый зауважал!

А сам как хорошо готовит – и всегда-то у него мясо и свежие овощи, таскает с рынка Центрального дорогущего цельными авоськами, у него там все знакомые, он их потом в гости к себе табунами зазывает – мужики одни приходят, ни разу у него никто с бабой в гостях не был!

Сидят себе тихо, не пьют и не буянят, а потом плакать, ай петь, начинают.

Тянут так жалобно слова какие-то, не разберешь – и слышь, опять смеются – закусывают!

А как начнет он что свое варганить – так всю плиту займет-задрызгает, все у него шипит-кипит и вкусно так пахнет, иной раз аж голова у Польки закружится!

Мы что из овощей знаем, кроме картошки-моркошки, огурков-помидорков, лука-чеснока да капусты? Ну, редьку, репу, свеклу да вот горох!

И вроде все – а он, Йоська-то, перец вострый да траву всякую разноцветную «газовую» – потому как пУчит с нее сильно непривычный русский живот! – сырую лопает, всюду кладет – в тарелку с супом добавляет!

А то икру баклажанью какую-то вздумает готовить – мы знаем икру кабачковую хохляцкую, угощал кто-то – а, да Лиде Иванне привозили с родины, проездом, из-под Минска, ведро цельное икрянки этой рыжей – ничего, есть можно! – у Лиды полдеревни родни ее тогда заночевало – а что, всех бульбашей разместили, весь Белорусский вокзал!

От мыслей о еде Польку замутило даже, и она скорей-скорей стала ставить чайник на плиту.

А Настя вдруг зачастила, пыталась, видно, все – в ней за долгое время молчания аж разбухшие новости выложить – поделиться с мудрой Полькой немедленно:

– «Прости меня, Пелагеюшка, дуру грешную, ох прости, подруга дорогая!

Во-первЫх – за тайну за Николашину, никому не известную, прости!»

Тут Полька хмыкнула неопределенно – а Настя испуганно затараторила дальше:

– «А во-втОрых прости за мысли-слова про Семена твоего Ивановича – деверя, ох, прости!

Ведь он намедни, Полюшка, Лёльке моей предложение руки и сердца сделал!