Бабка Поля Московская - Страница 63

Что делать «с Верой пропавшей» – Полька не сказала, только рукой махнула – никуда более ходить не надо, покрутится-повертится, да и домой к матери, к Полине Васильевне, все одно заявится, чует Полькино сердце!

А вот не было ли вестей каких – письма ли – от Николаши?

Нет, от Коли пока в ящике почтовом ничего не получалось.

Зато страсти и ужасти какие про Витьку Ермакова, другана его, известны стали – аж через кофту толстую мурашки Нину продирают до сей поры, как Польке рассказывает!

«А было с ним, с Витей-то нашим дворовым, вот что. Какие-то, вишь, диверсанты японские напали на то летное поле, да ночью, все в черном, как снег на голову – и всех там совецких, кто сторожил в ту смену, позарезали.

Да не просто ножиками протЫкнули, а как поиздевались-то, ужасть!

Кому глазки повыкололи. Кому горлы поразрезали, от уха до уха. А кому и вовсе бошки поотрезали, да и в нутро – в брюхо распоротое – повтыкивали!

Вите нашему повезло еще – ему только ухи напрочь отсекли. Да в тело, в руки-ноги, звезд железных тучу целую понатыкали!

Витя один почти с Камчатки-то той комиссовался, до госпиталя на самолете добросили, а там уж его еле спасли наши русские врачи – да и то, как мать его рассказывает, вЫходил его какой-то кореец из наших, кто япошек энтих смолоду ненавидел и «слово» против них знал!

Дымил-курил он над Витьком чем-то все время, слова свои волшебные бормотал, пока тот без памяти лежал!

Мать Витина говорит, переживает он очень, что Кольку твоего туда служить сманил!

Ну, не знаю, Поля, он всем твердит, что просил предупредить в Москву звонком, чтоб Коля туда не ехал!»

Полька вспомнила сразу заполошный ночной звонок и краткий свой разговор с человеком на том конце Земли, который сказал, что доктор он Вити Ермакова, и что просит тот перед кончиной своей другу Николаю передать: «СЮДА НЕ НАДО!»

А Полька ответила ему тогда, как оно все и было:

– «Что уж теперь! Завтра едет Николай, видно, судьба его такая!» – и трубку сама первая повесила.

И без того горько было сыночка отпускать, зачем же еще душу-то травить мыслями глупыми да плохими! Беда захочет – так везде найдет. Это за счастьем, говорят, гоняться надо…

Но когда Нина, без перехода, не спросясь, вдруг подтвердила Польке то, что сказала на Новый Год соседка Настя, – что Машка – Колькина любовница – Полька ответила Нинке так:

– «Ни за что не поверю, и не черни мне малого, стерва ты настоящая. И не приходи ко мне в больницу больше!»

Но к Машке после всего – сильно охладела.

Часть 26. Становление

Пелагею выписали из больницы к середине февраля, и она снова пошла на работу.

До пенсии «по старости» – до шестидесяти – ей надо было трудиться на заводе еще целых шесть лет, хотя огромный непрерывный стаж ее работы – гордость ее самая, почитай, после успехов сына, конечно! – главная в жизни – то есть «35 годков уже – и все как есть на одном месте без прОдыху!» – позволял уже выйти на пенсию «без содержанию».

Вот именно – безо всякого содержания, а кому ж это надо?

Инвалидность ей в больнице чуть не дали, хотя предлагали ненастойчиво, правда, но она сама резко от этого отказалась – не привыкла бы она никогда считать себя «невалидом», да еще «по женским делам», страмота какая-то…

Пелагее выписали вместо этого специальную справку «по предоставлению легких работ, без поднятия тяжестей «сверху 2-х прописью двух килограмм».

Да это все что – смехота одна бы позорная была!

Самые «легкие» работы на винзаводе доверяли только мужикам-разнорабочим, бочки полные двухсотлитровые в подвалах перекатывать «по ребрам» на железную низкую платформу, да с нее после на тележки со специальными крюками грузить – а как составишь по шесть таких бочонков на тележку, так и тяни-толкай, как хочешь, вывози из подвала на двор – да знай уворачивайся, если, не ровён час, телега та на тебя сверху поедет!

А хуже всего, если бочку с «товаром» повредишь, аль и вовсе растреплешь – не расплатиться тебе будет во веки веков, аминь!

И не сносить тебе тогда башки – по судам затаскают!

Во какая у нас ответственная «легкая»-то работа бывает!

У мужичонок-то иной раз прямая кишка наружу вываливалась, а уж грыжи-то у всех поголовно были нажиты!

Вот и выбирали даже на такие «легкие» работы – будто бы только пустые бочки мыть да катать надобно! – бабенок покрепче, поздоровей да помоложе! От них завсегда толку больше бывало, чем от мужичонков хилых московских.

А тут эти врачи-вредители, всё со своими инвалидностями суются – «по женским делам»! Курям на смех, да и только.

В прошлом годе у Татьяны-грузчицы, когда зимой тележку груженую она из подвала на обледенелую доску подъемную железную криво поставила, да удержать сама попыталась – не отскочила, как любой мужичишка бы алкаш точняк удрал бы сразу на полусогнутых! – дык у Тани нашей, ох, и здоровА была девка! – сил хватило удержать весь груз, пока народ подбежал!

А потом ее тож в больницу свезли – селезенку порвала и матка опустилась, аж выскочила! Обратно ей вправляли!

Теперь вечно бездетная она осталАся, да и хорошо, что так-то!

Да на кой они, дети эти. Нищету плодить на страдания, только и всего.

В иные года голодные в деревне даже кошки с собаками не плодились! А может, и людям также надо? Вот богатым можно детей рожать – ученым-профессорам, артистам, или большого чина военным… да что-то не слыхать, чтоб у них, у богатых-то, больно много детишек было!

Господи, как же там Верка-то моя со своим военным?

Уехала – слова не сказала, что с работы уволилась.

Паспорт при ней – а то как же в дороге без паспорта! Билеты ей жених заказывал и покупал – по службе своей, оформлял ее, как официальную невесту, адрес свой где надо, сообщил.