Вскоре на огород с красочным смешным – нерусским – чучелом и на садик перед домом егеря в немецкой слободке за светлым низким заборчиком стали приходить любоваться окрестные жители.
Домиком самим восхищались тоже. Не говоря уже о цветах.
Под привитыми Ханной молодыми яблоньками расцветали ранней весной ровными волнами на оттаявшей земле, сначала впритык вокруг самых стволов, белые и синие подснежники на тоненьких зеленых стебельках.
Потом пробивались, чуть позже по весне, более широкими ободками лесные фиалки и ландыши, и затем окаймляли их зелень после цветения, в начале лета, вовсе уж по краям отствольных кругов нежные и удивительно разноцветные – немецкие! – лиловые маки и бледно-розовые, а не голубые, крупные садовые васильки.
Зрелым же летом мальвы всех оттенков – стеной вдоль посыпанных белым и стеклянно-блескучим на солнце отборным песком дорожек, никогда не зараставших, потому что – соленых от местного этого песка! – поднимались выше головы, соревнуясь в росте с мелкоголовыми, лохматыми в коричневой медвяной сердцевинке и цыплячье-желтыми по лепесткам подсолнухами, тоже высаженными в один стройный ряд перед загородками – для красоты, а не для лузганья их семечек.
Осенью капуста егерская давала огромные кочаны, а горох, репа и брюква «сладкие были у Ганьки, как сахар».
Многие стали просить семена на рассаду, некоторые соседи хотели обменять овощи на муку или зерно.
Однако, когда Ханна решила предложить на обмен и свои «белые» грибы, русаки ее обсмеяли, сказали, что грибы эти – поганые, растут сухие на каждой коровьей лепешке за любой околицей, пока не сопреют, и что только немцы могли так учудить – грибы эти ядовитые есть, да еще и выращивать!
Ханна этих русских не понимала, и все только повторяла:
– «Но почему же вы не знаете – это же шампиньоны! Шам-пинь-оны!!»
– «Да иди ты со своими ентими шы – шы – шпиёнами! Сама их хавай, да смотри, ти, моя, не отравися-ти!» – возмущались бабенки из местных…
Ханна очень обижалась на них, просто до слез.
Жаловалась отцу.
Тот гладил ее по голове, успокаивал, как умел, повторял ей уж в который раз, что они здесь – только колонисты, пришлые люди, и что нигде не любят тех, у кого хозяйство поставлено много лучше, чем у других.
Со временем Ганя вышла замуж – все-таки за русского, хоть и вопреки воле отца.
Но зато сосватал ей этого русского жениха сам управляющий – вот так и стал ее суженым сын старшего садовника – первый помощник отцу по оранжерейному делу, скромный и тихий белесый малый, беззаветно любивший и свои деревья, и свою немецкую, но окрещенную в православную веру, молодуху Ганю.
Родилась у них дочка Паша – Павлина-Паулина.
Замуж она вышла рано, и тоже за местного русского – Антона-плотника, и с ним успела нажить только двоих детей.
Антон прожил на земле недолго – утонул в Волге жарким летом, купая коня.
Оступился коняга, заскользил по дну под сильным течением, захрапел, забарахтался, стащил за собой под воду хозяина, да с испугу и ударил его по виску копытом.
Было это в памятный год столетия Бородинской битвы, в самый разгар подготовки губернии к приему государя-императора – в преддверии всероссийского празднования трехсотлетия Дома Романовых.
И не дано было узнать молодому Антону-плотнику, что будет дальше с несчастной Россией и с не менее несчастной его супругой Пашей – вдовой с малыми детками: тихоней Андреем и умницей-любимицей Иннушкой…
Пришла в жизнь беда, да как водится не одна.
Первая мировая война докатилась и до старого домика бабы Гани. И хотя поволжские немцы давно уже стали добропорядочными россиянами, начались притеснения.
Юная вдова Паша-Паулина, унаследовав от своих родителей дар умело обращаться со всякими растениями, научилась от матери своей и искусному выращиванию грибов – старинная, давно уже сопревшая в дедовском саду корзинка с шампиньонами дала мощную разветвленную грибницу-огород, обновлявшуюся из года в год и приносившую большую пользу в хозяйстве.
Но вот из-за этих-то грибов и пострадали впоследствии все почти отпрыски бабы Гани – потому что прозвище в деревне за нею, а значит, и за всеми ее последышами, так и осталось:
«Ганька – шпиёнка»…
– И когда кто-то из завидУщих соседей добавил однажды к старому семейному прозвищу еще и слово «немецкая» – то вдОвой Паше с детьми стали уже и откровенно, вслух, угрожать, и даже гнать ее «домой в Неметчину».
Но, как будто бы по пословице – «не было счастья – да несчастье помогло» – разразилась Февральская Революция, а за ней и Октябрьская – и оба этих события не затерли, не уничтожили, а наоборот, объединили бывших немецких колонистов в свою отдельную автономию в молодой республике Российских Советов.
Трудолюбивая Паша и детей своих – Инночку и Андрея – приучила к разумному хозяйствованию, работали все они, и старая бабушка, и дед, не покладая рук – и пышно цвели ими посаженные сады каждую весну, а изрядно политые их трудовым потом огороды поддерживали жизнь при любых неподвластных переворотам условиях…
Дети незаметно подрастали, а старики также незаметно старились – и тихо померли, друг за другом, уйдя в сады вечно цветущие…
Паша – «шпиёнка» сама так и не вышла больше замуж.
А вскоре пришлось женить сына Андрея, от которого после деревенских посиделок забеременела красавица-невеста.
Русские родители девушки выгнали ее из дому.
И тогда сын привел ее в свой дом, сказал обо всем матери – та обняла молодую плачущую девушку, поцеловала и оставила жить.