Бабка Поля Московская - Страница 37

А у Полькиного подъезда, в переулке, ждала его шикарная черная блестящая машина ЗиС.

Через несколько часов вдвоем с девочкой возвращался только водитель, он и провожал ее до дверей Полиной квартиры, звонил 5 звонков, передавал ребенка с рук на руки матери и уходил, откозырнув, к машине.

С самой, почитай что, ночи на Седьмое ноября началась в квартире праздничная суета.

Часть 18. Эти праздничные проводы…

На ночь под Седьмое ноября – под самый праздник Революции – поставила Пелагея «подходить» три ведерных кастрюли теста для пирогов.

Собственно пирогами называла Полина не «закрытые» большие кулебяки, не расстегаи, и не сладкие «деньрожденные», круглые, со среднего размера сковороду, с подгоревшим яблочным повидлом, вылезающим поверху на тестяную украшательную решеточку, – а печеные пирожки с начинкой, но не мелкие, на один «укус» – а щедрые, размером «в лапоть»!

Пироги эти «лапотные» у нее получались знатные, вкуснейшие: что с капустой свежей, что с грибами, или же просто с размятой без комков вареной картошкой – пюре, по-московскому, – и со слегка ошпаренными кипятком и потом уже поджаренными на сковородке лучком и морковкой – а иногда даже и с мясом, то есть, с фаршем, пополам перемешанным с рассыпчатым рисом, проваренным в луковой же, или картофельной, крепко подсоленной воде.

И только у Пелагеи были они такие мягкие и пышные, такие красивые, смазанные поверху каждый яичным желтком – аромат от этого «печива» плыл по всем углам огромной квартиры, и сразу же, учуяв его, все поголовно бывавшие в то время дома соседи выползали на кухню, как бы по делу, чайник, там, поставить, или посуду отнести – знали потому что наверняка: угостит их тетя Поля пирогами своими всенепременно!

А когда начинали у нее выспрашивать про рецепты, то отвечала всегда Полина кратко и веско:

– «Рецепт один у нас – бедность. Ведро воды – да ложка соли, вот и весь секрет.»

Верка с Капкой, наблюдая, как Полина жарит, например, блины, постоянно удивлялись, как ловко получалось у той вовсе непростое для многих, а особенно – начинающих – дело.

Сначала смазывала Пелагея дно огромной чугунной, «низкой», без ручки, сковороды, держа ее над огнем и не очень быстро наклоняя из стороны в сторону на прожженном за долгие годы деревянном «чапельнике».

Смазка эта состояла из нескольких капель постного масла, разнесенных по всему нутру старой сковородки тремя большими гусиными перьями, тоже уже насквозь промасленными за многие разы «употребления» и связанными вместе тряпочной веревочкой в подобие малого веника.

Хранилось это перьевое приспособление в стеклянной полулитровой открытой банке в тумбе кухонного стола – и создавало в этом столе душный и никогда не выветривавшийся подсолнечный запах «честной бедности»…

Потом Пелагея начинала разливать в раскаленную сковородку очень кислое, потому что на живых дрожжах, успевшее за ночь подпереть крышку из «нутра» высокой кастрюли, блинное тесто, – и делала она это всегда «особой» ложкой – плоской, небольшого объема, некрашеной деревянной, на длинной ручке.

Виртуозными движениями успевала как-то, еще до затвердения жидкого изделия от жаркого огня, покрыть, а вернее, полить все дно сковороды тончайшим мелкопузырчатым слоем – просто на глазах становящимся насквозь «кружевным», в дырочках, хрустким по краям, блинком.

Затем блин от резкого встряхивания вперед и вверх и мгновенного наклона сковороды вбок легко слетал с нее и ровненько ложился прожаренной своей стороной на «железную обливную малированую», то есть, металлическую эмалированную, тарелку-блюдо.

Оно уже заранее подготовлено было Пелагеей и поставлено на боковую решетку плиты, под правую руку.

На этом блюде полуготовый блин – если должен был стать «пустым» – долго не залеживался и уже незажаренной своей стороной снова попадал на сковороду, «допекаться».

А если суждено ему было стать блинчиком с начинкой, – то на железной той тарелке подрастала тогда горка «полуфабрикаНтов», а потом каждый из них быстро начиняла Пелагея изнутри, по прожаренной стороне, одной столовой ложкой – и не более! – разварной гречневой каши, или творога, а то и просто – мятой картошкой с луком и яйцом.

Полька блинчики с начинкой никогда не «перепаковывала», то есть, не закрывала квадратным конвертиком со всех сторон, – а лишь «закатывала» в длинные тонкие трубочки-рулетики и выкладывала их бочком друг к другу, ровненько, на другую уже, глубокую и сильно разогретую сковородку, – и так дожаривала «до кондиции», оставляя затем храниться прямо в этой сковороде, всегда прикрывая ее вместо крышки деревянным кружком-подставкой под чайник.

…«Толстую» сковороду эту схватила Полька однажды всей голой ладонью, без «прихвата» – за мощную, целиково литую, железную ручку, как будто за деревянную – и отбросила далеко от себя на кафельный пол, закричав от дикой пронзительной боли.

Вдруг увидела бутылку с растительным маслом – и всю почти вылила на свою мозолистую, натруженную красную ладонь, прямо на вздувавшиеся, аж с шевелением, огромные волдыри от ожога.

Потом открыла на всю мощь кран с ледяной водой, подставила руку, застонав, опустила вниз глаза – на затоптанном полу кухни, веером разбросанные вокруг упавшего «чугуния», нет, все-таки «люмения», – лежали красиво поджаристые плоды Полькиного напрасного труда.

Один «плод», – давясь, прижав уши к затылку и закрывая глаза от нестерпимо горячего, свалившегося на него неожиданного счастья, уже доедал кот Васька, зараза такая…