Бабка Поля Московская - Страница 90

В ту ночь, как сорвался Николай Андреевич, как цепной, и убежал из Вериной квартиры, бродил он долго-долго по Москве, по ночному Бульварному Кольцу – по кругу, то есть, – в больших раздумьях, как жить дальше.

Незадавшийся визит деревенского Вериного друга детства Коли Генералова и его уверенная попытка забрать Веру к себе в военный городок на сержантское сверхсрочное жалование, а после того поехать с ней жить на его малую родину в колхоз Красный Бугорок – или Красный Лапоть, как его там, ухмыльнулся про себя Николай Второй, взорвала в душе будущего мужа мучительную бурю ревности, злости и неожиданно жгучий стыд за то, что вот он – в сущности, простой постоялец строгой и жесткой праведницы по жизни Пелагеи Васильевны – спит давно с ее дочерью и не женится.

Возникает естественный вопрос – почему, что или кто мешает? Рапорт провалялся, небось, в каком-нибудь замшелом канцелярском углу без движения, а Николай даже и не подумал ни разу – до приезда сержантика – поинтересоваться вплотную и всерьез, что решено, какие будут дальнейшие указания начальства.

Сама Вера – не говоря уж о Пелагее – как будто бы и забыла вовсе об ожидании разрешения на ее же, между прочим, собственное замужество, и ни разу не спросила, как там дела?

А что – ей, может быть, это замужество вовсе и не нужно – может, ей и так хорошо – спать с ним, а жить своей собственной жизнью, уходить общаться с чужими людьми, танцульки посещать, не выходя из дому, там на нее смотрят восхищенными глазами всякие пошлые мужики, богатые притом, что может быть, тоже немаловажно для Веры – откуда ему, нищему курсанту, знать, что у нее на уме?

Стоп, почему ты думаешь так нехорошо о своей вымечтанной девушке, считай, что о своей уже действительной и реальной жене – что, в сущности, для вас обоих значит этот штампик в документах, кроме присвоения будущей жене фамилии мужа и удовлетворения правомерных ожиданий двух пожилых женщин…

Хотя, почему же двух? Одной, одной только Пелагеи! Ведь тетушка Инна всегда выражала откровенное свое неодобрение и с трудом уступила на словах – или переступила через себя? – то есть, все-таки дала свое согласие на брак – нет, то есть, только на подачу рапорта! – и то, когда Николай загремел в госпиталь.

Стало быть, она и не хотела никогда по-честному, в душе ее, женитьбы племянника, тетка родная, заменившая ему всю исчезнувшую с лица земли семью!

А если уж Инна Антоновна чего не захотела, то, может, и пошла попросила кого-нибудь из командиров об отсрочке разрешения, или и вовсе об отказе – ведь не она же, не своими руками, будет оттягивать-отказывать…

Господи, какой же он наивный дурак – плывет по течению, ни о чем никого не спрашивает, не теребит, не просит – и не задумывается о последствиях! Кто-то должен за него решать его личную судьбу – это ли не абсурд?

Ему уже двадцать три года, за спиной – война, ранение, вся почти оконченная курсантская учеба, жизнь с женщиной, которую полюбил раз и навсегда – это особенно понятно стало, как только раздаваться начали чужие восторги по поводу его невесты и появились даже притязания на замужество!

Боже мой, бежать надо в этот чертов штаб, спрашивать, нет, просить, умолять об ускорении разрешения на законный брак – а иначе…

А что, что случится иначе, как ты докажешь им всем, что терпение твое кончилось и ждать более нет ни сил, ни возможности!

Вот если зададут вопрос – у вас что там за спешка, ребенок что ли намечается? – твердить тогда всем им, невзирая на неправду – Да! Намечается! Сегодня же ночью наметился у нас ребеночек – и давайте, ну давайте, жените же меня, а то!

– А то лопну от нетерпения, вот что на самом-то деле.

Надо немедленно придумать что-нибудь, какую-нибудь вескую причину спешки!

Да что тут придумывать! Уже все всё до тебя попридумывали – и действовало пока безотказно.

Надо будет предупредить всех, и в первую очередь, Веру и Пелагею Васильевну, что, если вдруг спросят – отвечать, четко и по-военному: так точно, беременные мы, девочку ждем!!! – о черт, да кто спросит-то?

Да Те, Кому Надо – если спросят, хотя бы и тетя Инна – если позвонит или, не дай бог, сама приедет – а почему же не дай Бог?

Вот, вот еще вопрос – и как же не вписывается деятельная и кипучая тетя Инна в эту московскую размеренную жизнь, очень простую и без затей, без грандиозных честолюбивых планов на будущее – рассчитанных на его, Николая, будущее, только не им самим – его властной теткой!

А сам-то он почему не «с усам», почему не скажет сам себе, в глубине души хотя бы, что привык он к теплой и нетребовательной московской житухе, к коммуналке и комнате Вериной, к старому их любимому дивану прикипел – и не тянет его ни в какие уже морские дали, а мосты Москве не особо и надобны.

Вот закончит он учебу в июне, получит диплом, а вместе с ним и назначение на место несения службы – и уедут они с Верой в необустроенность, надоевшую за время жития по казармам. А где еще жить-то?

Но ведь и у Матери – у Пелагеи – долго не проживешь, вернется через полтора года из армии сын ее Николай Степанович, надо будет и ему семьей обзаводиться – так что же ты, в примаках так и останешься?

Или в Питер податься? В теткину крохотную комнатенку?

Вот если бы Елизавета Ермолаевна пожить нас к себе пустила! Давно я ей не писал и не звонил, вот гад!

Как же тогда прекрасно было все с Верочкой… А сейчас? Сейчас что – не прекрасно?

Или она другая стала?

Да, пожалуй, другая. Еще более красивая и – очень вдруг какая-то самостоятельная. Раньше в глаза мне часто заглядывала, ответа или подтверждения искала. Сейчас – нет. Вопросы, видимо, исчезли. Но и о чем же, право слово, и спрашивать тебя, когда ты – как Мать говорит – ни тпру, ни но! – долго уж слишком телишься со своим жениховством – вот и не задают тебе, болвану, лишних вопросов более.